Третий эшелон отправить не удалось. Гитлеровцы захватили станцию Мга, перерезали последнюю ниточку железной дороги, связывающую Ленинград со страной. Но долго еще слышались шаги в гулких залах Эрмитажа. Из верхних этажей переносили вниз стекло, бронзу, ткани… В античных залах разместилась мебель позднейших веков, у статуи Зевса грудой лежали сабли, пики, мушкеты, алебарды…

А далекий городок Мелекесс приютил в своих деревянных Доме учителя и Доме пионеров сокровища нашей Публичной библиотеки.

Война в стены огромного книгохранилища ворвалась так же внезапно, как и везде. Еще 21 июня 1941 года в библиотеке было полторы тысячи читателей. И вдруг — война. Здание опустело в первые дни. Остались лишь одни библиотекари. Около ста из них сразу же стали командой МПВО. Одна из сотрудниц библиотеки писала в те дни в письме:

«22 июня ворвалась в нашу жизнь война. На другой же день в библиотеке началась сумасшедшая работа. Ведрами, по живому конвейеру, поднимали мы на чердак песок и там развозили его на тележках. Лето было душное, жаркое. Все мы, почти голые, обливаясь потом, носились под раскаленной крышей, напоминая собой чертей в аду. А окраска балок… Сначала нам эта работа показалась занимательной, но потом мы очень устали от нее. Краска разъедала лицо и руки, часто, несмотря на защитные очки, попадала в глаза; руки, не привыкшие держать тяжелую кисть, ломило невыносимо».

Более 3 тысяч кубометров песка подняли тогда на чердаки огромного здания женские руки. Во дворе они же выкопали вместительный водоем. А потом переносили и переносили книги — вниз, в подвалы. Конечно, 10 миллионов изданий туда было не упрятать, но хотя бы самое ценное из оставшегося! И они несли и несли! Тысячи томов книг, картотеки, справочные издания. Пока одни носили фонды, другие дежурили на крышах: ведь в любую минуту могли посыпаться с неба «зажигалки»!

К сожалению, не все коллекции можно было вывезти из города или немедленно спрятать. И хотя одна из таких коллекций была в земле, ее, наоборот, следовало как можно скорее выкопать и непременно сохранить.

Была это коллекция картофеля. Ценнейшая коллекция! Еще в начале века стали собирать ее ученые. В первую очередь Сергей Михайлович Букасов. Он разыскивал высокоурожайные сорта картофеля в нашей стране и далеко в Южной Америке, его видели на склонах Анд и на жарком мексиканском плоскогорье. Около тысячи образцов картофеля привезла его экспедиция в дом № 87 на набережной реки Мойки — во Всесоюзный научно-исследовательский институт растениеводства. Не для того привезла, чтобы выставить напоказ: смотрите, мол, какую мы картошку откопали! Для того, чтобы вывести из этих сортов — «культурных» и «дикарей» — такой сорт картофеля, который не боялся бы ни жары, ни морозов, давал высокие урожаи и каждому пришелся по вкусу. Ведь картофель — это второй наш хлеб! К тому же из него делают крахмал, спирт, синтетический каучук…

Картофель нужен был для лабораторной работы.

Вот ведь какая это коллекция. Ее не разложишь по стендам, не упрячешь для хранения в ящики — ее каждую весну нужно было сажать в землю и убирать по осени. Это была живая коллекция и всегда должна была оставаться живой. И поэтому все сорта картофеля из этой коллекции, все их виды, гибриды, разновидности каждый год высаживались на делянках опытной станции в Павловске.

Высадили их и весною 1941 года. Урожай еще не успел созреть, когда война вплотную подошла к делянкам. Стали рваться на них снаряды фашистских пушек. Смертельная опасность нависла над уникальной коллекцией!

На делянках работали тогда научные сотрудники института Абрам Яковлевич Камераз и Ольга Александровна Воскресенская. В августе Ольге Александровне удалось собрать клубни ранних сортов. Но «дикари» никак не хотели созревать побыстрее. Эти упрямые «южноамериканцы» и знать не хотели о том, что с каждым часом война все ближе. Лишиться же клубней было просто невозможно!

Фронт почти вплотную приблизился к Павловску. Жители покинули город. Чтобы ездить на свои картофельные делянки, Камераз обзавелся специальным пропуском. И каждый день ездил туда — навстречу огню. Один раз его ударило взрывной волной, но, отлежавшись в ботве, он продолжал свой обход. Отыскивал первые клубни «дикарей». Размером они были с горошины!.. Но это были драгоценные горошины.

Над полем уже тарахтела пулеметная дробь, когда Камераз решил поставить точку. Он выкопал по одному кусту около пятисот перспективных гибридов и до сотни южно-американских образцов, успевших дать клубни. Ему было даже не свезти всего собранного, и пришлось просить машину у военных. Командир инженерной части понял всю ценность собранного ученым и выделил большую грузовую машину.

Спасенный картофель разместили на стеллажах, оборудованных в подвале. Но о спасении коллекции говорить было рано. Приближалась зима. И холод был здесь союзником оккупантов, он мог уничтожить уникальное собрание.

А зима пришла рано и сразу же заявила о себе лютыми морозами. К тому же Камераз скоро ушел на фронт. Ольга Александровна осталась одна. Один на один пришлось ей сражаться с холодом, с полчищами крыс, наводнявших подвалы. Силы были далеко не равны. Все более лютый холод, все более голодные крысы и с каждым днем слабеющий от голода человек. Крысы, голод и холод. Рядом лежали килограммы картофеля. Словно приглашали: свари нас, подкрепись! Но Ольга Александровна не могла себе позволить этого. Ведь не картошка была в ее подвале — редчайшее собрание!

Вконец заболевшую, обессилевшую Воскресенскую увезли. Ее подвал принял научный сотрудник Вадим Степанович Лехнович.

Все ниже и ниже падал столбик ртути в термометре. И значит, все больше угрожал холод коллекции. Подвал нужно было отапливать. Но и дрова в ту зиму были на вес золота. Ненасытные «буржуйки» давно уже поглотили все деревянные заборы, скамейки садов и скверов.

В верхних этажах здания находился госпиталь. Иногда из жалости к «старику» санитары давали ему кусочки разрубленных столов, стульев, шкафов. Санитары ошибались, Лехнович был еще не стар, и лишь голод да богатая «патриаршая» борода делали его таким. Он с благодарностью принимал куски мебели, но чем они были для его единственной печурки на весь подвал? Не пламенем, а только искрой. Комендант института тоже изредка давал ученому «дровяной паек» — вязаночку полешков. Все это было ничтожно мало. Помог Октябрьский райисполком: вручил Лехновичу ордер на четверть кубометра дров. Выпросив у госпитальных санитаров лист фанеры, истощенный ученый сам привез эти четверть метра в свой подвал. Он тщательно законопатил все щели в дверях — ватой, тряпьем, кусками мешков. В подвале стало чуть